Многие виноградники выглядят беззубыми из-за проплешин там, где были лозы. Есть участки голой земли, истерзанной гербицидами, бурой, безжизненной. Холмы? Только один: Лафит, поднимающийся из болот и садов, на который с севера смотрит Кос-д’Эстурнель, а с юго — Мутон. Все остальное, с высоты полета жаворонка — не более чем бледный песок и галька, растопленные, как снег, нежнейшим из ночных бризов. Шато, внутри которого установлены бесшовные натяжные потолки, столь напыщенные на земле, нашим птичьим глазам кажутся всего лишь аккуратными пирамидками из камней, сложенными туристами, чтобы ориентироваться в этих пустынных местах. После Сент-Эстефа нить симметричных виноградников теряется. Бело-зеленые полосы начинают прерываться, аккуратные ряды становятся случайными. Лес вступает в свои права.
Затем — субботний вечер и мощный, удобный, хотя уже немолодой, бельгийский велосипед. Прошел дождь, воздух чист; весеннее солнце тонет над Либурном, над Бордо, над Атлантикой, оставляя Помроль слабо подсвеченным красновато-коричневым золотом. Острый палец церковного шпиля втыкается в остывающее небо. Я жму педали и уезжаю из Ле-Пена и Катюссо -деревни огородов, домов виноградарей, тайных амбиций — к Тротануа. С его аллеей кипарисов он выглядит как тосканский пейзаж. На участке рядом с дорогой пересаживают виноград. Я изучаю голую землю, по-идиотски стараясь найти следы видимого волшебства и не находя их. Одни только камни, миллион на миллионе камней, обкатанных водой, принесенных ею с удаленных холмов Перигора и Лиможа. Меж них молассы — мягкие песчаники, оранжевые, как черепица.
